"у меня два билета в Париж, детка поедем есть устрицы пить бурбон мне чертовски идут береты и мой папа – вылитый Жан Рено поедем в Париж, детка я умею говорить "je t’aime"
у меня под окном зеленый газон и вот-вот расцветут подснежники моя мама любила "J’adore" by Dior и запах лесной земляники моя мама была нежной а мы с тобой – городские психи
сумасшедшие дети с приветами мой город пропах дорогими машинами твой – дождями и сигаретами знаешь, что человек без души пахнет чужими секретами?
километры пахнут любимой музыкой стуком колес и цветочным чаем /на расстоянии держатся только трусы/ a я просто красиво sky/4/a/you
говорят что я пахну ванилью и немного зеленым грецким орехом а еще я люблю людей с заразительно звонким детским смехом таким смехом смеялась мама
Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток, Мой шестидневный труд, мой выходной восторг, Слова и их мотив, местоимений сплав. Любви, считал я, нет конца. Я был не прав.
Созвездья погаси и больше не смотри Вверх. Упакуй луну и солнце разбери, Слей в чашку океан, лес чисто подмети. Отныне ничего в них больше не найти.
Как-то раз я позвонил своему деду. «Мы тут посмотрели твое кино», — сказал дед. «Какое именно, дед?» — сказал я. А он крикнул моей бабушке: «Эй, Бетти, как называлось то кино, от которого я блевал третьего дня?»
Что пользы человеку от трудов его? Солнце восходит и снова спешит к закату. И время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время разбрасывать камни и время собирать их, время молчать и время болтать, время любить и время ненавидеть и всё идёт в место одно. И нет безгрешных под солнцем , и каждый видел как праведник погибал в праведности своей, а вор и нечестивец жили долго и счастливо в нечистотах своих. И не тем кто проворен достается успешный бег, и не тем кто храбр победа и не мудрому богатство и не искусным благорасположение , но время и случай для них для всех. И главный суд над всяким делом там, и нет ничего скрытого под солнцем что рано или поздно не станет явью.
одного из нас нет; кто теперь будет видеть меня во сне? кто из нас числится в списках пропавших, там, где майская зелень, мокрая колея, черная пашня – ты или я? что мы хотели спеть до того, как умерли? знаем ли мы теперь, хорошо ли за морем? как ты ложишься в строчку, а я на музыку… каждого мертвого можно придумать заново.
я нарисован в тетради в клеточку, черным и маленьким, со спины, со стороны, не смотри, бога ради, завтра получится лучше - он каждый день сочиняет нас заново.
******************************* И пускай; сочиняй свои чудеса, хорошо тебе в ледяном краю: ничего страшнее замерзших рук, ничего чернее пяти утра. Хочешь вправду страшного – так представь себе, как я тут пою, как ломаю голос о зимний воздух – не приходится выбирать. Ты представь, как ветрено днем и серо, как здесь пусто по вечерам; гости ходят редко – им вечно чудится запретное колдовство. Вот они несут мне ненужный сор, волокут нелепый лежалый хлам – говорят: получится слово «правда» - или что-то вроде того. Ты умеешь, нам ли не знать, - смеются, - не ломайся, выдохни и скажи; скоро март, и день прибывает быстро: ты посеешь слово – мы станем жать. Словно их привычные пустяки так надежно держат живую жизнь. Словно в целом мире ничто другое не может ее держать.
И они не отстанут, представь себе, им же хочется знать, какими мы с тобою были на самом деле, что нам снилось, дышалось как… Каждой дуре, услышавшей «не люблю», нужно взять себе мое имя. Каждый, подумавший «не люблю», играет в тебя, дурак.
И когда нас выловят между строк, и когда нас выучат наизусть, и когда нас выговорят взахлеб, перепишут в ноты и станут играть – все закончится. Я им скажу, что скоро найду тебя и вернусь. Знаешь, им в голову не пришло бы, что я тоже могу соврать.
Будет так высоко, что захватит дух, что померкнет свет, зазвенит в ушах, - и пускай они говорят о нас, и пускай сочинят нам северный полюс. Если братство есть – то оно затем, чтобы вместе строить воздушный шар; для того, чтобы каждая пядь земли превратилась в Марсово поле. Чтобы были мартовские ручьи, через двор убегающие в овраг, чтобы можно было уйти на север через ночь по следам полозьев - развести в снегу неживую жизнь, драгоценный латинский прах, настоящей кровью, - и сжать в горсти, прорасти сквозь землю острейшей осью.
Чтобы слушать тонкий холодный ветер, замирающий в высоте; убежать на коньках по непрочному льду, чтобы было черно и лунно. Говорят, придумавший нас с тобой никогда не любил детей. Мы вчера не вернулись домой к утру – за что нас любить, подумай.
*********************************
Далеко – не протянешь руку. Оглянешься – а ночь остыла. А гулял бы апрель по кругу – круглый год – все бы легче было. И катил бы ночным трамваем по весенней промозглой мути, и гулял бы по рельсам, зная, что ему ничего не будет… И горел бы на перекрестках красным смехом и белым страхом, и не знал бы, как жжет сиротство – черной меткою под рубахой.
Налили до края – лакай до донышка, хмелей от горькой горячей воли, не вздумай жить серединка на половинку: вырастешь – будешь дурак и ханжа; а пока тебя за ушко да на солнышко, в день непогожий да в чисто поле, там развернут тебе небо с овчинку, там и научат молиться в три этажа – за человечество, за одиночество, в каждом сражении, за поражение, за торжество. Стой до утра, повторяя: апрель не кончится для того,
кто ходил босиком за упавшей звездой, кто почуял сквозняк из пробоины в серой стене; кто крещен материнской смертной водой, кто подвешен между землею и небом на отцовской струне; как оглянешься – чужие места; отдал бы все, да ладошка пуста, отдал бы все – да не надо, держись, сирота, подними глаза – в небе радуга, радуга, радуга……