одного из нас нет;
кто теперь будет видеть меня во сне?
кто из нас числится в списках пропавших, там,
где майская зелень, мокрая колея,
черная пашня –
ты или я?
что мы хотели спеть до того, как умерли?
знаем ли мы теперь, хорошо ли за морем?
как ты ложишься в строчку, а я на музыку…
каждого мертвого можно придумать заново.
я нарисован в тетради
в клеточку, черным и маленьким, со спины,
со стороны, не смотри, бога ради,
завтра получится лучше - он каждый день
сочиняет нас заново.
*******************************
И пускай; сочиняй свои чудеса, хорошо тебе в ледяном краю: ничего страшнее замерзших рук, ничего чернее пяти утра. Хочешь вправду страшного – так представь себе, как я тут пою, как ломаю голос о зимний воздух – не приходится выбирать. Ты представь, как ветрено днем и серо, как здесь пусто по вечерам; гости ходят редко – им вечно чудится запретное колдовство. Вот они несут мне ненужный сор, волокут нелепый лежалый хлам – говорят: получится слово «правда» - или что-то вроде того. Ты умеешь, нам ли не знать, - смеются, - не ломайся, выдохни и скажи; скоро март, и день прибывает быстро: ты посеешь слово – мы станем жать.
Словно их привычные пустяки так надежно держат живую жизнь.
Словно в целом мире ничто другое не может ее держать.
И они не отстанут, представь себе, им же хочется знать, какими мы с тобою были на самом деле, что нам снилось, дышалось как…
Каждой дуре, услышавшей «не люблю», нужно взять себе мое имя.
Каждый, подумавший «не люблю», играет в тебя, дурак.
И когда нас выловят между строк, и когда нас выучат наизусть, и когда нас выговорят взахлеб, перепишут в ноты и станут играть – все закончится. Я им скажу, что скоро найду тебя и вернусь. Знаешь, им в голову не пришло бы, что я тоже могу соврать.
Будет так высоко, что захватит дух, что померкнет свет, зазвенит в ушах, - и пускай они говорят о нас, и пускай сочинят нам северный полюс. Если братство есть – то оно затем, чтобы вместе строить воздушный шар; для того, чтобы каждая пядь земли превратилась в Марсово поле. Чтобы были мартовские ручьи, через двор убегающие в овраг, чтобы можно было уйти на север через ночь по следам полозьев -
развести в снегу неживую жизнь, драгоценный латинский прах, настоящей кровью, - и сжать в горсти, прорасти сквозь землю острейшей осью.
Чтобы слушать тонкий холодный ветер, замирающий в высоте; убежать на коньках по непрочному льду, чтобы было черно и лунно. Говорят, придумавший нас с тобой никогда не любил детей. Мы вчера не вернулись домой к утру – за что нас любить, подумай.
*********************************
Далеко – не протянешь руку. Оглянешься – а ночь остыла. А гулял бы апрель по кругу – круглый год – все бы легче было. И катил бы ночным трамваем по весенней промозглой мути, и гулял бы по рельсам, зная, что ему ничего не будет… И горел бы на перекрестках красным смехом и белым страхом, и не знал бы, как жжет сиротство – черной меткою под рубахой.
Налили до края – лакай до донышка, хмелей от горькой горячей воли, не вздумай жить серединка на половинку: вырастешь – будешь дурак и ханжа; а пока тебя за ушко да на солнышко, в день непогожий да в чисто поле, там развернут тебе небо с овчинку, там и научат молиться в три этажа – за человечество, за одиночество, в каждом сражении, за поражение, за торжество. Стой до утра, повторяя: апрель не кончится
для того,
кто ходил босиком за упавшей звездой, кто почуял сквозняк из пробоины в серой стене; кто крещен материнской смертной водой, кто подвешен между землею и небом на отцовской струне;
как оглянешься – чужие места; отдал бы все, да ладошка пуста,
отдал бы все – да не надо,
держись, сирота,
подними глаза –
в небе радуга, радуга, радуга……